В 1850 г. в «Известиях Российско­го географического общества» появи­лась небольшая статья П. Г. Шведа «Крестовый и Перий мысы» с одним листом рисунков. В ней ничего не говорится о самом открытии «резьб на камне, не упоминается и имя К. Гревнигка. Были ли они знакомы и знал ли П. Швед о работах молодо­го исследователя, не ясно. Из призна­ний самого К. Гревиигка следует, что именно статья П. Шведа побудила его «отдать отдельно в печать ту часть ненапечатанного отчета, где речь идет об этих группах картин, что­бы историки смогли высказать более обоснованную и определенную точку зрения о происхождении и возрасте этих привлекающих внимание памят­ников». Возможно, сказалось желание отстоять приоритет своего открытия или же более обстоятельно рассказать о загадочных рисунках.

Петроглифы 17 группы

Упомянутые сообщения долго оста­вались основными печатными источ­никами о памятнике, весьма наивно толкующими сами рисунки как бук­вальное отражение событий охотничь­ей жизни, имевших здесь место. К. Гревнигк, например, писал: «По всей вероятности, эти группы картин происходили от охотников, которые частично на память о своей охоте, до­быче, виде дичи, ее количестве, о направлениях движения перелетных птиц и красной дичи, о способах про­ведения охоты и частично в честь сво­его бога охоты и рыбной ловли, при­лагая немало труда, в течение дли­тельного времени выполняли здесь работы по вырезыванию на камне, ко­торые сохранились здесь через столе­тия и, вероятно, сохранятся еще ты­сячелетия...»

П. Шведу рисунки тоже казались высеченными неизвестною рукою и в неизвестное время. Он ставил их в связь «с финскими преданиями о Вяйнимёйнене», а среди выбивок находил не представленные в действительности изображения зеркала, цир­кули и пилы. П. Швед допускал, что некогда значительно ближе к Онеж­скому озеру могло обитать «племя самоедов», но создавать подобного рода памятники, прокладывающие путь и к искусству, и к письменности они, по его мысли, не могли, посколь­ку находились еще «на самой низкой ступени умственного развития».

Как это ни странно, в таком же духе выдержаны и более поздние объяснения известного историка, ис­следователя русского фольклора и древнерусской письменности Е. В. Бар­сова (1836—1917), видимо, бывавше­го на петроглифах. Он тоже, прини­мая во внимание «низкий уровень нравственного развития живших здесь финских племен», считал, что такие изображения, свидетельствующие о бо­лее или менее развитой мифологии, не могли принадлежать аборигенам, а должны быть приписаны более раз­витому новгородскому племени, оби­тавшему здесь «в отдаленную эпоху языческую».

Н. С. Шайжни, историк и фолькло­рист, деятельный краевед, препода­вавший в Петрозаводске с 1906 по 1912 г., писал еще более определенно: «По нашему мнению, бесоносовские скалы с насечками на них языческой и христианской древности были не­сомненно местом умилостивительных жертвоприношений и молитв со сторо­ны как лопарей и чуди, так и проез­жающих мимо новгородских ушкуйни­ков».

Естественно, что далекими от дей­ствительности оставались и объясне­ния неграмотных крестьян, дошедшие до нас благодаря свидетельству К. Гре­внигка: «В народе ходит легенда, будто много- м ного лет назад здесь обитали черт и его жена (бес и бесиха), и они удостоверили свое пребы­вание здесь в странных фигурах на скале. Но тут пришел живой Христос и истинная вера, и он якобы поставил кресты на дьявольских картинах. Злые духи должны были немедленно уйти: они хотели, отправляясь в путь, взять с собой на память о своем лю­бимом месте часть скалы, но при выполнении своего намерения они обрушились вместе с блоком скалы... в озеро и утонули».

Подобную легенду записал и П. Швед: «Бес и бесиха, нежные су­пруги, жили на берегу своим хозяйством; вдруг почему-то бес вздумал перенести свой дом подальше и, свив веревку, поташил мыс в озеро; но, ве­роятно, это превышало его силы: он успел оторвать только одни угол, ко­торый с ним вместе и упал в воду...»

Встреченные с интересом сообще­ния П. Шведа и К. Гревиигка не раз использовались в научной и справоч­ной литературе, например в книге П. Семенова «Географический и ста­тистический словарь Российской им­перии» (1862 г.); Ю. Аспелин дает ри­сунки К. Гревнигка в своем известном атласе финио-угорских древностей (1877 г). На них ссылаются Г. Спас­ский и другие. Правда, никто из них не смог глубже вникнуть в сам памят­ник, лучше понять его. Напротив, уве­личивалось число курьезов и домыс­лов. Да и широкой известности на­скальные изображения Онего в пер­вое время все же не получили.  Ни сло­вом не упоминает о них известный эт­нограф Н. Харузии, приехавший в Пу­дожский уезд летом 1887 г. для изу­чения Древних обрядов и верований. Он жалуется на то, что Пудожский край—наименее изученный в Оленецкой губернии и не привлекает внима­ния ученых. Исследуя пережитки ря­да верований, Н. Харузин ищет их истоки в глубокой древности, но ни разу не упоминает петроглифы даже при рассмотрении вопроса о культе птицы. Видимо, не знал о рисунках и А. А. Шахматов, будущий знамени­тый филолог и историк русской куль­туры, побывавший в Пудожском уез­де еще раньше, в июне 1886 г.

Однако со временем значимость олонецких резьб на камне осознается все глубже, чему способствуют откры­тия новых петроглифов и писаниц.

 Пока их было известно мало, все они оставались в поле зрения исследовате­лей и при каждом обращении к тому или иному конкретному памятнику — только что открытому или уже изве­стному— использовались как сопоста­вительный материал. Так было поло­жено начало изучению онежских пет­роглифов.  Активное участие в нем приняли краеведы и ученые, как оте­чественные, так и зарубежные.

Первые фотографии онежских пет­роглифов, судя по сообщению К. М. Петрова, известного и разностороннего олонецкого краеведа, истори­ка и библиографа, были сделаны в 1880 г. олонецким гражданским губернатором Г. Г. Григорьевым, при­нявшим участие в гидрологическом ис­следовании Онежского озера на паро­ходе «Ладога». Тогда же были сняты планы бухт и устьев рек, в частности устья Водлы и Черной. Правда, в офи­циальном отчете 1880 г., из которого и взяты сведения о гидрологических работах, о петроглифах ничего не ска­зано. Не найдены и упомянутые планы.

Следует вспомнить и о малоизвест­ных еще работах шведского археолога Г. Хальстрема. Возвращаясь в 1910 г. из второй поездки по «русской Лапландии», он предпринял «по возможности обширное» исследование онеж­ских петроглифов, но через некоторое время по семейным обстоятельствам прервал работу и возвратился к ней не так скоро, как предполагал,— лишь в 1914 г.  Теперь он прибыл на Бесов Нос уже не один, а в сопровождении М. Биркита из Кембриджа и Б. Шнитгера из Стокгольма. Но и на этот раз работы прекратились до их заверше­ния. Началась первая мировая война, исследователь и его спутники вынуж­дены были срочно возвратиться на родину. И тем не менее во время двух посещений Г. Хальстрем проделал большую и трудоемкую работу — произвел «калькировку» 412 фигур, ско­пировав 7 групп с 25 подгруппами. Она сопровождалась и фотографиро­ванием петроглифов.

Огромный иллюстратинный мате­риал предназначался к печати: о подготовке его к изданию упоминалось в научной литературе. Но другие «за­дачи и обязанности» помешали иссле­дователю, а затем в I936 г. вышел первый том публикации В. И Равдоникаса которую Г. Хальстрсм нашел прекрасной и чрезвычайно достойной похвалы работой, изданной с завид­ной быстротой и заставившей его во­все отказаться от прежнего замысла. Только небольшая часть копий Г. Хатьстрсма опубликована внача­ле М. Биркитом в его труде по «До­истории Европы» (1925 г.), а затем уже и им самим в исследовании, по­священном наскальным рисункам Шве­ции (1960 г), где он поместил лишь изображения, ставшие музейными экспонатами и не вошедшие в труд В. И. Равдоннкаса.

В целом в дореволюционные годы наблюдались некоторые успехи в по­левом и теоретическом изучении онеж­ских рисунков, но все же они остава­лись полузабытым, неопубликованным материалом, не нашедшим своего по­стоянного исследователя. По словам крупнейшего русского археолога Л. А. Спицына, «никого не манил этот отрывочный, слабый и трудный для понимания материал». Лишь в годы Советской власти пробуждается под­линно научный интерес к древностям Севера, в том числе и к петроглифам.